— Он это может, Бен.
Шериф снова вздохнул.
— Понимаю. Если то, что вы сказали, правда, мне и в самом деле плохо придется. И все же я должен идти к нему. Вы же знаете, я не могу оставить город.
Я поглядел на его руку, что лежала на коленях, — пальцы дрожали. Он сжал пальцы в кулак — и кулак дрожал.
— Вам надо бы уехать, Бен, — сказал я.
— Да, конечно, — мрачно ответил он. — Но я не могу. Что будет с этим городом, если я сбегу? Разве кто-нибудь еще может держать его в руках? Heт, черт побери. И вы это знаете.
— Таких сумасшедших опасных негодяев, как он, надо бы убивать. — Я помялся. — И… может, выстрелить ему в спину, если уж нельзя подстрелить спереди?
— Верно, — сказал Бен Рэндольф. — Рано или поздно это произойдет. Но что случится за эго время? Сколько людей будет убито? Это и есть моя работа, Джо, люди, которые могут погибнуть… Я должен встать между Баком и ими, понимаете?
Я встал.
— Да, Бен, понимаю, но хочу, чтобы вы не делали этого.
Он выпустил клуб дыма.
— У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, что он «думает» о револьвере в руке?
— Прямо ума не приложу. Может, он совсем рехнулся?
Еще один клуб дыма.
— Вы считаете, что я покойник, Джо, а?
— Похоже, что так.
В четыре пополудни Бак въехал в город с таким видом, словно был его полным хозяином. Он сидел в своем потрепанном старом седле, как раджа на слоне: правая рука низко на бедре и чуть отставлена. В своей обвисшей шляпе, лихо надетой набекрень, с вытаращенными глазами, он при своей костлявой фигуре выглядел как огородное пугало, пытающееся походить на человека, на сильного человека. Но ведь он и в самом деле был сильным человеком. Все в городе знали об этом от меня.
Никто не произнес ни слова, пока он ехал по улице до коновязи перед салуном. Да и разговаривать-то особенно было некому. Почти все попрятались по домам, можно было заметить лишь легкое движение за окнами да колыхание занавесок.
Только несколько человек сидели в креслах на верандах. Кое-кто стоял, прислонившись к стене. Они быстро глянули на Бака и тут же отвернулись.
Я находился неподалеку, когда Бак привязывал лошадь. Он с важным видом направился к салуну: правая рука на поясе, глаза горят адским пламенем.
— Ты передал ему? — спросил он.
Я кивнул.
— Он придет к тебе, как ты сказал.
Бак коротко рассмеялся.
— Не нравится мне этот долговязый ублюдок. Я подожду. Сдается мне, я в два счета покончу с ним.
Он глядел на меня, а лицо его приняло выражение, какое он считал подобающим его грубому, ворчливому тону. Чудно, но почему-то можно было с уверенностью сказать, что внутри он не такой. Не было в нем настоящей твердости и силы. Вся его грубость, вся жестокость умещалась в кобуре, ну а остальное в нем подлаживалось к этому.
— Вот что, — сказал он. — Что-то не нравишься ты мне, ирлашка. Может, мне и тебя придется прикончить. Что мне стоит, а?
Так вот, единственно, почему я стою сейчас живой у дверей своего дома, — это то, что я сообразил: раз уж Бак имел шанс пристрелить меня, да не сделал этого, я должен спастись, должен — и все тут. И еще я подумал: вдруг, когда придет время выложить козыри, я смогу что-нибудь сделать для Бена Рэндольфа, если только сам господь бог мне поможет!
Ничего я так не желал тогда, как находиться в комнате у окошка и смотреть, как Бак Тэррэнт собирается прикончить кого-то другого.
— Нет, не сделаю я этого, — говорит Бак, мерзко ухмыляясь. — Ты сходил и сказал шерифу, как я велел тебе, проклятому ирлашке, овечьему пастуху с заячьей душонкой. Сказал ведь?
Я кивнул, а у меня прямо челюсти свело от злости, да так, что кожа на лице чуть не лопнула.
Он ждал, что я пойду впереди него. И когда увидел, что я не двигаюсь, расхохотался и пнул ногой дверь салуна.
— Входи, ирлашка, — бросил он через плечо. — Я поставлю тебе самую лучшую выпивку.
Я вошел вслед за ним, и он, тяжело ступая, направился прямо к стойке, взглянул старому Меннеру в глаза и сказал:
— Дай-ка мне бутылку самой лучшей отравы, что есть в твоем заведении.
Меннер глядел на сопляка, которого вышвыривал отсюда раз двадцать, и лицо его стало прямо белым. Он повернулся, взял с полки бутылку и поставил на стойку.
— Два стакана, — сказал Бак Тэррэнт. Меннер осторожно поставил два стакана.
— Чистых.
Меннер отполировал два других стакана полотенцем, поставил их на стопку.
— Ты ведь не возьмешь денег за выпивку, а, Меннер? — спросил Бак.
— Нет, сэр.
— И впрямь, что бы ты с ними делал? Отнес бы домой и потратил на эту толстую телку, свою жену, да на свое отродье, этих двух недоумков. А?
Меннер кивнул.
— Черт побери! Они не стоят такого беспокойства, верно?
— Нет, сэр.
Бак заржал, взял стаканы, протянув один мне. Он оглядел салун и увидел, что там почти пусто: Меннер за стойкой, в конце зала пьяница, уснувший за столом, уронив голову на руки, да маленький человечек в шикарном городском костюме, сидевший со стаканом в руке у окна и глазевший на улицу.
— Где все? — спросил Бак у Меннера.
— Да ведь, сэр, похоже, они дома. Почти все по домам сидят, — сказал Меннер. — Жаркий сегодня денек. Вот и все и…
— Бьюсь об заклад, он будет еще жарчей, — резко бросил Бак.
— Да, сэр.
— Сдается мне, им это будет не по нутру, если день будет жарчей. А?
— Да, сэр.
— Ну а я все же собираюсь его подогреть, слышишь ты, старый ублюдок, да так, что все это почувствуют.
— Раз вы сказали, сэр, значит, так и будет.
— Может, и для тебя будет слишком жарко. Ну да, так и будет. Что ты думаешь об этом?